«Благоразумные мероприятия любивших свою родину не имели, однако, между чеченцами успеха; сильные фамилии буйствовали и, не боясь никого, не исполняли приговоров адата. Воровство вошло у них в славу и доблесть; убивали и резали друг друга без причины, и, наконец, начали совершаться невиданные до этого преступления... стали похищать или силою уводить беззащитных людей — своих собратий в неволю и продавать их в рабство в далекие страны»
Смена «кадров» чужеземных князей, межродовые (межтайповые) раздоры из-за земли, скота, пастбищ и, наконец, людей сопровождались набиравшей темпы набеговой системой, имевшей в Чечне благоприятную социальную почву. На знамени участников набегов одна «агрессивная» формула сменялась другой, энергично звавшей их к вооруженным набегам. По свидетельству У. Лаудаева, «в эти именно времена вошли в поговорку возгласы, ныне повторяющиеся только на пирушках, но тогда бывшие во всеобщем употреблении: «Мир наш, кто кроме нас на свете (Дуне вайн деци)!»
Подобным возгласом, широко бытовавшим в Чечне, выражалось переживаемое чеченцами состояние, когда «поступкам их нет ответа, преступлениям — возмездия»
Сведения У. Лаудаева согласуются с русскими источниками, в которых Чечня XVIII — начала XIX в. характеризуется как «разбойничая республика»
На высокую распространенность у чеченцев набеговой системы указывал М. А. Мамакаев, связывавший ее с господством военной демократии. Он ссылся на Ф. Энгельса, писавшего о «жажде добычи» при переходе к классовому обществу, и подчеркивал, что чеченское общество, как и другие подобные ему в истории общества, взяло на вооружение «воровство, насилие, коварство, измену» — неизменных спутников при переходе от родоплеменных отношений к классовым.
Набеги чеченцев практиковались задолго до XVIII в. Но до переселения на равнину они не приобрели устойчивости, ставшей характерной для них позже. Качественный сдвиг в виде беспрецедентного размаха экспансии произошел под влиянием двух взаимосвязанных факторов: переселения на равнину, вызвавшего подъем экономики, и развития частной собственности, придавшей новый импульс формационным процессам.
«пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и не тревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников... народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития».
Объектами набегов были все сопредельные Чечне территории. По свидетельству С. Броневского, чеченцы так «обуяли в злодействе, что никого не щадят», совершая набеги на Дагестан, Кабарду, Ингушетию и другие районы Северного Кавказа. Об этом свидетельствует и устное народное творчество как самих чеченцев, так и соседних народов.
Начиная со второй половины XVIII и вплоть до середины XIX в. наиболее привлекательным объектом набегов для чеченских баяччи стала российская пограничная линия Переориентация набегов с юга на север была вызвана оживлением экономической жизни в Предкавкавказье и на русской границе. Чеченские отряды нападали на русские города, казачьи станицы, рынки, военные гарнизоны.
Численность таких отрядов, как правило, была невелика, от 5 до 20 человек107. Они добывали себе на русской границе материальные ценности, занимались охотой за людьми, принявшей высокоорганизованный характер.
Все люди, волновавшие Чечню, для достижения своих целей обращались сперва к плоскостным жителям, с твердой уверенностью, что горные последуют за ними».
По наблюдениям У. Лаудаева, «завладев плоскостью, чеченцы, не опасаясь уже более никого, смелее начинают свои хищнические действия и, довольствуясь ограждением своей свободы от притязаний кумыков и кабардинцев, признавая их братьями по религии, все свои предприятия образуют против русских»"
Российское правительство считало, что, предоставив чеченцам право переселения на равнину, оно вправе рассчитывать на покорность переселенцев и прекращение набегов на русскую границу. Чеченцы, участники набегов, однако, не очень считались с политическими «расчетами» правительства, продолжая развивать экспансию.
Еще в 1718, 1722 гг. по указу Петра I в Чечню направлялись военные силы для «усмирения чеченцев» и защиты русских границ113. В 1758 г. впервые была предпринята экспедиция в глубь Чечни 114. Перед ней стояли те же задачи, что и перед предшествовавшими ей вооруженными экзекуциями. Ситуация сохранялась вплоть до середины XIX в., когда, по словам У. Лаудаева, «русские по-прежнему» «изредка тревожили» чеченцев, «требуя от них покорности русскому царю за дарованную землю»
Попытки российской администрации покончить с военными конфликтами и добиться мирного урегулирования возникших осложнений с чеченцами не приносили успеха.
Россия, осваивая Предкавказье и экономически стимулируя хозяйства горцев, а также осуществляя такие акции, как переселение с гор на равнину, объективно способствовала ускорению феодализации этих обществ. Прогрессивное по сути явление, в Чечне оно сопровождалось подъемом набеговой системы.
Христианство, оправдывавшее эксплуатацию человека человеком, но уже утратившее ветхозаветную непримиримость, осуждало жестокости набеговой системы; «проповедывавшее в своих догматах кротость и смирение», оно было «не по духу» чеченскому обществу.
«Выбор» был сделан в пользу ислама, поскольку «там, где Евангелие велит прощать врагу своему, коран позволяет воздать око за око и зуб за зуб». Но главное заключалось в провозглашении исламом джихада — войны против неверных, — отвечавшем злобе дня чеченского общества.
В целом чеченское общество, охваченное социальными противоречиями и набеговой системой, было Вполне подготовлено к восприятию мира через призму исламских догм, где главное — это состояние непрерывной вражды между мусульманами и неверными. Деление мира на две части — мир ислама (дар-ал-ислам) и мир врагов (дар-ал-харб), предписание вести непрерывную войну с «миром неверных» до тех пор, пока неверные не примут мусульманство или не подчинятся власти ислама, становились популярными среди участников набегов.
Особенно популярными среди чеченских «баяччи» были положения из «кита-бул-джихада», согласно которым война поощрялась еще и ради добычи.
У. Лаудаев подчеркивал: «Оно (духовенство — ред.) ночные набеги и воровство называет войною за веру, а павшим в этих подвигах людям обещает рай, называя их казаватами, т. е. пострадавшими за веру. Впрочем, это делалось более из личной корысти духовенства».
Утверждавшийся ислам втягивал чеченцев, традиционно дружелюбный народ, в беспрецедентную межэтническую ситуацию: «Коран вселяет в них непримиримую вражду к иноверцам; соплеменные галгаи, оставшиеся в язычестве... делаются их религиозными врагами. До того дружественные, русские и чеченцы начинают неприязненные друг против друга действия», — писал У. Лаудаев.
Воспринимая одни установки ислама — о набегах, военной добыче, они не всегда признавали другие — о судопроизводстве, управлении, поведении в быту и т. д.
«Чеченцы всегда были плохими мусульманами: суд по шариату, слишком строгий по их нравам, в редких случаях находил место. Обычай и самоуправство решали почти все дела», — констатировал В. И. Голенищев-Кутузов, утверждая, что это положение сохранялось вплоть «до самого водворения Шамиля».
Шейх Мансур приступил к набегам, когда посчитал, что мюридизм уже достаточно внедрен в чеченском обществе. Набеги предпринимались в основном в сторону «неверных» русских. Это направление набегов, как и их организационные формы, было новым. Что касается целей и мотивов набегов под руководством шейха Мансура, то они оставались прежними.
Как справедливо Отмечает Е. М. Жуков, «появление первых элементов публичной власти было вызвано прежде всего потребностями усовершенствовать практику вооруженного грабежа»
В целом, в XVIII — первой половине XIX в. в тайповой Чечне происходили процессы, приближавшие смену родоплеменных отношений классовыми. Шло дальнейшее развитие имущественного неравенства, вначале между тайнами, затем — среди членов тайпа, и наблюдались зачатки присвоения чужого труда (использование труда пленников — рабов). Однако в чеченских обществах еще нет ни классов, ни государства. Есть лишь первые признаки концентрации вооруженной силы в руках родовой знати, которая со временем приведет к подчинению соплеменников, принуждению их к выполнению различного рода работ и повинностей. Вместе с тем сильные тайпы станут частично терять свои хозяйственные функции, приобретая взамен военно-организаторские и карательные. Эта последняя стадия доклассового общества, именуемая Ф. Энгельсом «военной демократией», представляет собой период, когда необычно возрастает роль и значение военного грабежа в условиях кризиса и распада родовой социальной организации.
Блиев М.М., Дегоев В.В., Кавказская война, Москва "Росет" 1994г.
чеченцы: 123 записи
Journal information